Алла БелолипецкаяОборотни Духова леса
Эпиграф
Сил нам нет кружиться доле;
Колокольчик вдруг умолк;
Кони стали… «Что там в поле?» —
«Кто их знает? пень иль волк?»
А.С. Пушкин. «Бесы».
Пролог
Село в 180 верстах от Москвы
Август 1720 года
Старуха не умолкала ни на мгновение, пока её закапывали. И слова её слышали все, кто находился на княжьем дворе — не только сам князь Михайло Дмитриевич. Хотя обращалась-то она именно к нему. Ведь кто, как не он, определил ей такую казнь — окопание заживо в землю. Чтобы потом она умирала в яме от голода и жажды. И это было ещё милосердно! Так-то за колдовство обычно сжигали: в деревянном срубе, при стечении народа. Только вот — имение князя располагалось близ торфяных болот. Мыслимое ли дело — устраивать здесь пожар?
И на глазах Михайлы Дмитриевича для приговоренной колдуньи выкопали яму — подобие неглубокого колодца, — куда и опустили её: со связанными за спиной руками. Глубину рассчитали верно: край устроенного раскопа оказался у старухи вровень с плечами.
Впрочем, как подумал князь, не такая уж она была и старуха. Михайло Дмитриевич знал: ей лишь недавно сравнялись пятьдесят. И была она моложе его самого на пять годков! А когда-то…
Но теперь значения это уж не имело. Двое холопов князя лопатами сноровисто забрасывали в яму рыхлую песчаную землю. И только морщились от нестерпимо громких воплей связанной колдуньи:
— Будут меня помнить, Михайло, все твои потомки до двунадесятого колена! Будут жрать человечину — и меня вспоминать! Будут шерстью, словно мхом, обрастать — и вспомнят меня! Будут на четырех лапах носиться, выть, как звери лесные — и про меня не позабудут! И тебя проклянут за то, что ты со мною сделал! В том, что они волкулаками станут — ты повинен будешь, не я! А я даже и в аду над их участью посмеюсь: вот, княжьи отпрыски, побегайте-ка теперь волками! Да творите для меня новых волкулаков — чтобы люди ими становились через ваш укус. И не в ночи полнолуния вы звериное обличье обретать станете, а всякий раз…
Князь не выдержал — сорвал с себя вышитый кушак, бросил его холопам:
— Завяжите ей рот!
Так не принято было, но ведь кто знает, сколько продержится колдунья в яме: три дня? четыре? неделю? И что же — князь Михайло должен будет, сидя в своих палатах, слушать её завывания? А уехать в Москву, не дождавшись, покуда она преставится, он никак не мог.
«Надо было просто её повесить!..» — мелькнуло у князя в голове. Но теперь что-то менять сделалось поздно: что стали бы говорить люди, если бы он взял, да и выкопал колдунью? Что он пожалел её и решил подарить скорую смерть? Или — хуже того: что старая ведьма сумела его напугать?
Развернувшись, Михайло Дмитриевич поспешно двинулся в сторону своих палат. Однако, пока шел, ловил при каждом шаге то яростное мычание, которое колдунья издавала с завязанным ртом. Она всё ещё пыталась что-то говорить. И князь даже различал отдельные слова, раз за разом повторяемые ею: «колодец», «ведро», а ещё — «ангел».
Сентябрь 1725 года
Алексею Алтынову, прежде прозывавшемуся Востриковым, минувшим летом сравнялся лишь двадцать один год. Однако навидался он за свою жизнь такого, чего и людям зрелых лет в страшных снах не привиделось бы. И всё же теперь он, незаконный внук Михайлы Дмитриевича Гагарина, в который раз ощущал дрожь, взглядывая на воздвигнутую посреди Духова леса деревянную статую. Ему и прежде виделось в ней что-то неизъяснимо богохульное. А теперь, когда ему довелось свести знакомство с её, так сказать, прообразом…
«Ну, по крайней мере, сам прообраз более навредить никому не сможет», — подумал Алексей, отступая от деревянной скульптуры и наклоняясь над колодцем, подле которого её установили. Вода в нём плескалась на немалой глубине: саженях в четырёх от поверхности земли; но всё же, если не знать — догадаться о тайне сего кладезя бездны вряд ли кто сумел бы. Равно как — и выбраться из него.
Но тут же у Алексея мелькнула вторая мысль. Пожалуй, даже и не мысль: неоспоримое и недоброе предчувствие. С некоторых пор они частенько посещали юношу, чья мать была внебрачной дочерью князя Гагарина, а бабка, по всеобщему мнению — ясновидицей и ворожеей.
«Сам-то он, быть может, и не выберется. Но, ежели у него будет проводник…»
И княжьего внука на миг охватили сожаление и страх. Ведь он не убил злобного паскудника — всего лишь его отослал, не захотел марать об него руки. А теперь неизвестно: кому и когда может аукнуться его, Алексея Алтынова, неуместное мягкосердечие? Но тут же он сам себя и одёрнул — пробормотал с усмешкой:
— Волков бояться — в лес не ходить…
Что сделано, то сделано.
И Алексей, посмотрев напоследок ещё разок в тёмный зев колодца, от него отступил и двинулся прочь. Предвечерний свет по-осеннему мягко изливался между берёзами и елями Духова леса, делая их похожими на силуэты застывших в задумчивости великанов-гиперборейцев, о коих писал Геродот — отец науки гиштории. Да и сами здешние места — чем они были не загадочная Гиперборея? Почему было бы не сохраниться её частичке в подмосковных лесах? Ведь сделал же когда-то великий Парацельс, пророчество в своих «Оракулах», написав: «Есть один народ, который Геродот называет Гипербореями. Нынешнее название этого народа — Московия. Нельзя доверять их страшному упадку, который будет длиться много веков. Гипербореи познают и сильный упадок, и огромный расцвет. У них будет три падения и три возвышения».
Вспоминая оный трактат, который он купил у одного алхимика в московской Немецкой слободе, Алексей Алтынов шагал через Духов лес в сторону уездного Живогорска. И, сам себе удивляясь, осознавал, что полюбил тутошнюю глухомань. А ещё — понимал: он останется здесь, как бы ни повернулись дела. Именно в Живогорске будет его дом — а, стало быть, и дом его детей, если когда-нибудь они у него появятся. Дом его наследников по колдовской линии.
Часть первая. КОЛДОВСТВО В УЕЗДНОМ ГОРОДЕ. Глава 1. Те, кто сбежал
28 августа (9 сентября) 1872 года. Понедельник
В Живогорск алтыновская тройка въехала не со стороны Губернской улицы, а с противоположного конца города. Но Иван Алтынов, сын купца первой гильдии, и не собирался сразу же ехать к себе домой, на Губернскую. Как и не собирался отвозить свою невесту в дом её отца-священника, располагавшийся на той же улице.
Впервые в жизни Иванушка радовался тому, что у его невесты Зины Тихомировой имеется в наличии бабка, пусть даже и ведьма: Агриппина Ивановна Федотова. Ведь, если бы не она, где и с кем барышня Тихомирова могла бы проживать по возвращении в Живогорск — вплоть до венчания со своим женихом? Селиться в его доме до свадьбы ей было бы невместно. А возвращаться под родительский кров она пока что не желала. Явно хотела сперва переговорить со своим папенькой — и всерьёз опасалась его гнева.
Ну, а так — вопрос решался просто. И кучер Алексей направлял сейчас их тройку к роскошному доходному дому купцов Алтыновых, что располагался в центре Живогорска, на Миллионной улице. Там Иван собирался снять апартаменты для бабушки и внучки. И неважно, кем Агриппину Ивановну считают горожане. Главное: Зинина репутация нисколько не пострадает, если они будет жить в съёмном номере не одна, а вместе с пожилой родственницей.
Когда они катили по Живогорску, уже миновал полдень. Однако — странное дело! — улицы выглядели пустынными, как это бывает обычно лишь ранним утром. И лишь редкие прохожие попадались им на Миллионной — самой богатой улице города, где чуть ли не в каждом доме располагались лавки, мастерские дорогих портных или ресторации. День стоял пасмурный и какой-то пепельно-серый. Но не дождило, и холодно не было. Никаких поводов не существовало, чтобы отсиживаться по домам.
— Отродясь не видел, чтобы тут народу не было! — удивлённо произнёс Алексей, крутя головой.
И, будто его передразнивая, таким же маневром озирался по сторонам и Эрик Рыжий — высунувший остроухую башку из своей выстланной пледом корзинки.
А у Иванушки вдруг пересохло во рту, и он с трудом проглотил комок, возникший в горле. Что-то надвигалось — какая-то скверность; и, несомненно, рыжий кот ощущал это не хуже, чем его хозяин.
Быстро, чтобы этого не заметили Зина и Агриппина Ивановна, купеческий сын бросил взгляд на рогожный свёрток, что лежал у него под сиденьем: Ивану Алтынову показалось вдруг, что содержимое этого свёртка зашевелилось. Но, по счастью, это по-прежнему оставалось неподвижным. Хотя Агриппина взгляд Ивана всё-таки перехватила: искривила губы, нахмурилась и покачала головой словно бы с укором. Только Иванушка не понял, за что Зинина бабка его ускоряет. За то, что он даёт волю своим нервам? Или за то, что он, невзирая на её предостережения, решил-таки вернуться в Живогорск? Решил вернуться — после всего, что случилось по дороге, посреди Духова леса!
И тут заговорила Зина:
— Вы заметили, что они все стараются на нас не смотреть? Я хочу сказать: люди, мимо которых мы проезжаем. Может, на нашей тройке — волчья шерсть или кровь, а мы этого не разглядели? И мы ведь так и не обговорили, что станем делать с этим. — Она указала взглядом на свёрток под сиденьем: неподвижный, но от этого не менее гнусный.
А Иван подумал: они не обговорили и многого другого. У него тысяча вопросов вертелась на языке. Но задавать их Агриппине Федотовой при Алексее ему не хотелось. Тот натерпелся страху, пока гнал лошадей через Духов лес. А потом ещё Иван сказал ему: обо всём случившемся надо помалкивать. Не рассказывать про человеческую руку ни исправника Огурцову, ни кому-либо ещё. Так что — обсудить произошедшее Иванушка собирался только с Зиной и её бабкой, когда они уже заселятся в свой номер. И потому теперь он сказал: